«Приходится слышать все время: «У нас звезд навалом!», но нет их...»
— Вы застали самых выдающихся советских эстрадных исполнителей — думаю, что и Шульженко, и Утесова, и Бернеса на сцене видели...
— ...видел...
— ...а сегодня на «Новой волне» в Юрмале новое поколение наблюдаете. Есть ли среди молодежи артисты, которые заставляют вас волноваться...
— ...нет...
— ...которые своим искусством вызывают у вас эмоции?
— К сожалению, пока на этом конкурсе мы не добились того, чтобы какая-то появилась звезда. Приходится слышать все время: «У нас звезд навалом!»...
— ...на небе места уже не хватает...
— ...создают эти «Фабрики», но нет их! Что интересно, то же самое и на «Евровидении» происходит, хотя это и спорный конкурс... Трудно назвать после той же Аллы такого же масштаба певицу — вот не могу! Есть талантливые, в инструментальной музыке, например, у нас в Латвии очень сильные появились ребята, великолепно играют, а певцов таких нет. Хотя, может, я не все знаю, да и откуда могу знать?
— Вы — отец-основатель фестивалей «Юрмала» и «Новая волна». «Волна» уже 10-летие отметила...
— ...да, но это сложный вопрос...
— ...и тем не менее вы с Крутым привозите в Юрмалу очень много исполнителей и привлекаете капитал — в основном зарубежный, а латвийские журналисты на вас обижаются, называют пророссийским...
— Есть такое... Вы знаете, в конце 80-х, когда начались все эти процессы и революции (у нас говорили «певческая революция», потому что все пели), латыши от советского режима хотели избавиться, и я их понимаю. Появились национальные...
— ...фронты...
— ...и вроде всего добились — политически, но реальная жизнь начала диктовать совсем другие условия. Одно время, конечно, во всем великая страна была виновата, сосед...
— ...старший брат...
— ...да. Ну, поругали — особенно правые (перед выборами), но когда начали экономику строить, поняли...
— ...не получается...
— ...что-то у нас, господа, не так, как надо, идет, нужно пересмотреть. Теперь, я думаю, этот процесс полностью изменился, а тогда на меня напали: мол, превращаю Юрмалу в цитадель русской культуры, но на центральном телевидении Москвы почти всю зиму идут передачи, где публика сидит в летней одежде, — оказывается, это снято в Юрмале: и «Новая волна», и «Юрмалина»...
— Это же реклама какая...
— Правильно, только Юрмала ничего для развития фестивалей не сделала. Может, это для нашей беседы не тема, но в концертном зале «Дзинтари» для артистов один туалет, а 200-300 человек выступает — можете такое представить? Давно уже надо было перестроить все, переделать...
— Артисты просто друг на друга привыкли, поэтому туалет им не так уж и важен...
— Не в том дело — это просто смешно! Сегодня я с мэром беседую, а завтра он уже арестован, и три раза подряд так было. Увы, нет хозяев! Нам же, откровенно говоря, надо было ностальгию использовать по советскому времени, когда в Юрмалу съезжались писатели, актеры, музыканты...
— ...там же сосны какие, пляжи...
— ...классные симфонические коллективы, но вот не то выходит...
— В Юрмале вы насмотрелись за эти годы на невоспитанных звезд и на олигархов?
— Ой, там же интересные люди бывают. Позапрошлым летом какой вопрос задавали все журналисты?
— «Приедет ли Роман Абрамович?»...
— Только так! — все гадали, а что за яхта, а сколько там обслуживающего персонала, и я не выдержал. «У меня тоже яхта, — сказал, — есть, но обслуживаю ее один». Абрамович, правда, не виноват— он просто богат...
— Вы с ним виделись?
— Не-а, не пошел. Понимаете, мы не знакомы, но на сцене ляпнул, что мне Абрамович какие-то карточки дарит, а Крутому — «бентли»...
— Ну, Игорь Яковлевич — он же Крутой!..
— Да ( смеется ). Мы с Игорем друг друга давно знаем. Конечно, он все правильно делает — Игорь большой бизнесмен.
— Все ли звезды в Юрмале прилично себя ведут?
— Кто как, но бывает обидно — я не могу эту показуху терпеть. Ну, ладно еще Алла...
— ...закроем глаза...
— ...пускай, но когда посредственности начинают командовать, это ужас! Обязательно нужно в каком-то «кадиллаке» приехать, узнать, почему другая певица исполняет две песни, а я одну, почему у кого-то в гостинице лучше условия и так далее.
— Противно?
— В том-то и дело, и хотя бы повод для такого поведения был...
— Вы однажды сказали: «Я — звезда большая, советская, пятиконечная»...
- ( Смеется ).
— Много лет в Советском Союзе вы были невероятно популярны — каково вам, человеку интеллигентному, образованному, прошедшему серьезные жизненные испытания, было оказаться звездой № 1: большой, советской, пятиконечной?
— Ну, не только звездой — я имею наивысшее звание...
— ...«Народный артист Советского Союза»...
— ...и отношусь к этому с уважением — был такой период в истории...
— Вы, извините, считались еще и самым знаменитым в СССР латышом...
— Ну, еще хоккеист у нас был...
— ...Балдерис...
— ...да, и Вия Артмане, актриса, а о популярности я размышляю с улыбкой. Все звания у меня есть, но, если честно, в жизни они ничего мне не дали. Дома держу ордена — их навалом, есть даже комсомольские награды, хотя я в комсомоле не был и в партии не состоял.
— Всегда были умным?
— Умел как-то лавировать... Было что-то хорошее, было плохое, я выступал на всех милицейских концертах, перед Брежневым и Андроповым — кому только не играл! Всюду был представителем Латвии: от нашей республики человек 150, помню, в Москву приезжали — сидели там месяц и не делали ни черта! Ну, выпивали, конечно, и веселились — чтобы выйти потом на сцену на две-три минуты: такая система была.
— Декады, смотры...
— Все это мы прошли, Господи!
— Вам льстило, что Брежнев, Андропов, другие руководители страны знали вас и любили?
— Это единственное, что помогло, потому что в Латвии ко мне сразу отнеслись по-другому — чиновники. Раньше они меня ненавидели.
— Да вы что?!
— В студенчестве я резкие высказывания себе позволял, и это мне дорого обошлось, но постепенно, когда начал в Москве выступать, латыши свое мнение обо мне изменили: они же Москву боялись, а мы знаем, что это за люди были, — чего стоил один только Пельше...
— ...Арвид Янович, председатель Комитета партийного контроля при ЦК КПСС...
— Его многие вспоминают ( улыбается ) — интересный был человек.
— Вы с ним общались?
— Нет, он даже по-латышски разговаривать не хотел...
— О!
— Хотя дочь у него изумительная (моя жена с ней дружила) — интеллигентнейшая, приятнейшая! С отцом у нее, видимо, тоже разногласия были.
— Сейчас от советского прошлого, званий, орденов, медалей в Прибалтике модно открещиваться: это, мол, не со мной было, в другой жизни...
— Я так не поступаю, да и почему должен от них отказываться? 50 лет, если не больше, мы жили в этой системе, которая, между прочим, неплохое дала образование, а сейчас все это просто испортили. Музыкальное образование было вообще шикарное — особенно классическое, так почему я должен говорить о нем плохо? Не понимаю...
«Ельцин дошел до конца зала и вдруг обернулся: «Раймонд, это же вы!»
— Три года вы были министром культуры Латвии — каторжная, как по мне, должность, когда денег нет, а все требуют...
— В этом-то вся трагедия.
— Оставив высокий пост, вздохнули небось с облегчением?
— Знаете, даже иногда, когда хочешь помочь коллегам и думаешь, что получится что-то сделать, понимаешь: ничего ты не можешь. Все равно и драматические театры, и опера живут на дотациях, и если не будет их, им конец — эти деньги же где-то доставать надо. Хотя в Израиле, например, государственных дотаций нет...
— ...там пожертвования меценатов...
— ...а у нас, в маленькой Латвии, 12 театров, опера, которая больших требует средств, и так далее (симфонический оркестр вообще жить без дотаций не может, все равно нужны небольшие, но деньги). Я поначалу надеялся, что смогу что-то исправить, но когда ты уже в этой системе, внутри, сознаешь: результатов не будет.
— Благодаря министерскому посту вы, я думаю, получили возможность общаться с целым рядом выдающихся государственных деятелей — встречи с кем из лидеров других стран запомнились вам особенно?
— Не как министру — больше как советнику президента Латвии по культуре мне приходилось общаться: я же с ним много ездил и помню, чем протокольные встречи заканчивались. Вот, например, с королем Швеции... Лететь полчаса, тем не менее официальный визит и торжественный ужин, во время которого нам сообщили: «Десерт будет уникальный, сама королева Сильвия готовила!». Мы сидим, два часа ждем, голодные... Приносят маленькие тарелочки, а на них по четыре ягодки: оказывается, она их в лесу собрала. Приходить надо во фраке — так принято, у дверей лакей в белых перчатках дежурит...
— Потрясающе!..
— Да, будто в веке другом побывал — все в орденах, лентах...
— Вы свои советские надевали?
— Нет ( улыбается ), но вы знаете, чем все закончилось? Мы оказались в какой-то комнате, где был рояль, и наш президент попросил: «Сыграйте, пожалуйста, а то мы умрем от скуки!». Я сыграл какой-то американский свинговый мотив, и все эти пожилые аристократы (там принцессы в возрасте от 80 до 90 лет!) начали танцевать, так что я, в принципе, был у президента тапером.
— С Ельциным вы общались?
— Да.
— Интересно?
— Очень, и я, между прочим, одним был из тех, кто говорил, что ему надо было сразу наш орден Трех звезд дать — все-таки он документ о независимости Латвии подписал. Хотя к нему тоже по-разному относятся — это фигура сложная, противоречивая... Вспоминаю последний его приезд в Ригу — надо было это видеть. Ему орден Трех звезд первой степени (высшую государственную награду) вручили, а вечером мы устроили в его честь небольшой прием.
— Он уже был не при власти?
— Конечно, это 2006 год. Стою я, короче, с супругой, и он идет со своей: шел, шел, дошел до конца зала и вдруг обернулся: «Раймонд, это же вы!». Наина Иосифовна ему: «Ну чего ты орешь?! Он культурный человек, надо потише...». Приятная у нас состоялась беседа, было весело, но Борис Николаевич был уже, так сказать... Не у власти, вы правы, однако в моем понимании он много хорошего сделал.
— В 99-м вы выдвигались на пост президента Латвии, прошли первый тур, но потом кандидатуру свою сняли...
- ( Горько ). Ошибка народа...
— Почему?
— Откровенно говоря, другого надо было убрать, потому меня и пропустили. За меня больше проголосовало, за него — нет, он вылетел, а я остался.
— Мыслей нехороших: «Эх, черт, а может, стать президентом?» не было?
— Нет, что вы? — это верная гибель.
— Вы это хорошо понимали?
— Абсолютно!
— С 98-го вы депутат латвийского Сейма, а когда перестали им быть?
— В позапрошлом году.
— Совершенно спокойно, сами?
— Да.
— Надоело?
— Понимаете, мы опять возвращаемся к тому, о чем уже говорили: не надо в политику лезть, это не наше дело. Да, опять эти дотации надо распределять — театрам, музеям, но сейчас, после кризиса ( машет рукой ) все это очень сложно.
— Когда мы встречаемся с Михаилом Задорновым, который периодически обитает в Юрмале, он мне о Латвии рассказывает, так вот, русским, по его словам, после вступления в Евросоюз живется лучше, а латышам хуже...
— Ну, вы знаете, с одной стороны, Евросоюз — это как будто нужно, да и звучит красиво, а с другой стороны, зарплата в Германии какая?
— Три-четыре тысячи евро...
— А в Латвии?
— Тысяча-две.
— Куда там!
— Что, нет?
— И близко, а цены-то примерно одинаковые! Попробуй угонись за ними со своей зарплатой, а особенно пенсией — она же маленькая... Вот где разница, и потом, мы смеемся сейчас: если раньше в Москву, чтобы нам указания дали, как жить, ездили, то теперь в Брюссель отправляемся. Рыбу ловить нельзя...
— ...квоты...
— ...молока нашего им не надо, сахарную промышленность уничтожили — в Дании его навалом, и так далее, и тому подобное... Конечно, с тем, что было в советское время: одна колбаса да консервы, — не сравнить...
— ...зато какие были в Латвии шпроты!
— Из-за шпрот этих тоже сейчас скандал разгорелся — в них, по словам главного санврача России Онищенко, канцероген какой-то нашли... В общем, все нынче вроде у нас есть, кроме денег.
— Вы почти 47 уже лет с супругой— одесситкой Светланой Епифановой, которую называете Ланой, вместе: это, скажу вам, большой срок!
— А если еще на два умножить?
— Ну да, на двоих, а как вы познакомились? Это в Одессе произошло?
— Да, мы там выступали, и, она говорит, ей понравилось, как я на рояле играю... Ой, Господи, это был период, когда все в моей жизни менялось: весь этот ужас заканчивался — пьянки, гулянки, — как раз 62-й год.
— Красивая Светлана была?
— Она думает, что да, — ну, так говорили... Один художник даже портрет ее написал.
— В Одессе фирменные девушки были и есть — ваша была фирменной?
— Возможно, да... Ой, недавно в одном магазине диски смотрел, увидел один и сказал: «Даже не спрашиваю, сколько стоит, — сразу беру!». Этот сборник «Бандитская Одесса» называется — ну, про Соньку Золотую Ручку, про этого, о котором Бабель писал...
— ...Беню Крика...
— ...и всех остальных одесских бандитов. Принес домой: «Вот, посмотри...».
— На какой она улице жила, не помните?
— На Пастера.
— В центре...
— Я там один раз был, и то погорел ( смеется ).
«Когда деньги стали менять, от того, что у меня лежало на книжке, остались копейки – сгорело все»
— Я представляю, сколько певиц — и хороших, и посредственных — хотели с таким композитором и мужчиной роман закрутить, который принес бы им немалые дивиденды: вы это чувствовали?
— Даже не знаю, что вам ответить... Красивые женщины вокруг были всегда, даже в Юрмале нынче на фестивалях красота-то какая! Рядом, помню, сидит дама, у нее какие-то камешки здесь, здесь и на туфлях даже ( показывает ) блестят... Спрашиваю у Крутого: «Слушай, что за камни?», а он: «Что ты? Это бриллианты!». Вот можно с такой женщиной познакомиться, с таким богатством? Можно, но, знаете, я никогда не поддавался на провокации — такой уж имею характер. Может, потому, что не хотел, чтобы семейная система моя рухнула.
— Просто в пору вашей молодости туфель с бриллиантами не носили...
— Да ( смеется ), но увлечения — довольно опасное дело, и я всегда смотрел на всех подозрительно.
— Хуторянин...
— В том-то и дело, хотя на сцене с удовольствием с молодыми целуюсь и обнимаюсь даже больше, чем надо, но это для публики.
— Чем занимается ваша единственная дочь Анета?
— Вернулась с семьей из Москвы, где долгое время жила. Муж все время летает, он представляет SAS...
— ...шведские авиалинии...
— ...да, и им это довольно выгодно: накануне выходных звонят, узнают, есть ли свободные места на такие-то самолеты. Если есть, сразу сели — и во Францию или еще куда-то махнули, путешествуют по всему миру, а мы когда-то мечтали в ГДР попасть или Польшу...
— ...на худой конец — в Болгарию...
— У них все по-другому. У Анеты две дочки, обе в американских школах учились. Одна внучка в Нью-Йорке обосновалась, другая мечтает во Франции жить, знают три языка, в том числе русский, но они уже люди мира, и появляются в связи с этим новые проблемы: не знаем, какого цвета женихов привезут. Вдруг какой-нибудь Каддафи дома появится — этого нам еще не хватало, но, думаю, внучки уже сказали Латвии «до свидания».
— Неоднократно я замечал, что люди, поглощенные творчеством, прекрасно выглядят — даже в 90 и старше: вот и вы в свои 76 удивительно моложавы — тут творчество «виновато» или жена бережет?
— Не знаю, но я все время работаю. Не отказываюсь и от хозяйственных дел — у меня есть дача, где нужно что-то чинить, сажать, косить, и я постоянно на ней вожусь, поэтому не в обиде на Аллу — мне нравится быть хуторянином, нравится, когда в доме порядок, и это меня пока держит. Ну и, конечно, еще сцена — моя жизнь.
— Что обычно дарят Крутому, я представляю, а что на 75-летие подарили вам?
— Ой, не-е-ет, ну что я могу ожидать? — все считают, что и так я богат, потому ничего мне не надо, а от музыкантов вообще ни черта не дождешься.
— Разве что три гвоздички...
— Нет, поздравляют они по-другому. Раньше так было: сегодня выпили, а назавтра приходят и говорят: «С вас 100 рублей». — «За что?». — «Ну, мы и на вашу долю распределили...».
— Я наслышан, что дома у вас шикарный рояль...
— Сам заработал!
— Из Гамбурга привезли?
— Да, Steinway — это мечта была, к которой шел 50 лет.
— Неприличный вопрос можно задать? Сколько нынче хороший рояль стоит?
— Мой — это средний Steinway — 60-70 тысяч евро, а концертный мирового класса — 130 тысяч и больше.
— Это кайф, наверное, — сесть за такой инструмент и сыграть?
— О да, но особенно важен он для серьезных исполнителей, которые классику исполняют, да и вообще, инструмент есть инструмент — для музыканта это удовольствие. Я другого не понимаю: у меня много знакомых молодых исполнителей, которым сразу Steinway нужен. Мы-то все эти пианино прошли — даже «Ригу», которую называли «кусок дерева» и которую завод имени Молотова выпускал, а еще «Красный Октябрь» был...
— Пианины!
— Да-а-а, на которых причем, между прочим, тренироваться можно спокойно. Сейчас все, увы, электроника портит.
— В советское время ваши песни исполняли во всех ресторанах, на всех сценах, и тогда же существовало ВААП, которое выплачивало композиторам сумасшедшие гонорары. Оскар Фельцман, Давид Тухманов и Эдуард Ханок говорили мне, что поистине астрономические набегали порой суммы, — доходило до 30 тысяч рублей в месяц...
— ...да-да...
— ...а какой потолок был у вас?
— Для того времени цифры и вправду большие — по сравнению с зарплатами рабочего, инженера, врача, но что это давало?..
— ...и что на них можно было купить?
— В принципе, ты мог позволить себе втихаря приобрести у моряков пластинки какие-то или куртку, джинсы.
— Богатым человеком вы себя ощущали?
— Вы знаете, этот вопрос мне задают часто... Мой уровень должен был быть уровнем среднего класса, который должен зарабатывать столько, чтобы позволить себе ходить в театр, содержать семью, ни в чем не нуждаться. Это не миллиардеры, просто люди, которые хорошо обеспечены, но в СССР такого слоя населения не было.
— После перестройки ваши деньги пропали?
— Сгорело все — когда их стали менять, от того, что лежало на книжке, остались копейки.
«Брать у меня данные в долг две тысячи папа отказался. «Ты где-то украл, - сказал, - заработать такие деньги сразу нельзя!»
— Сегодня ваши песни по-прежнему часто звучат — они какой-то доход приносят?
— Что-то набегает, но, конечно, не то, и я уже не могу требовать того, что было раньше. Вы вот сказали: «Играли во всех ресторанах...», а где сегодня в ресторанах играют? Нет этого, и рапортичек, как раньше, никто не заполняет. Проще поставить диск и весь вечер шуметь, но жаловаться я не должен: я смог купить себе нормальный рояль. Хотя с Абрамовичем не сравнюсь, нет...
— ...и слава Богу! В одном из интервью вы сказали: «До 62-го года я сильно пил, но с тех пор забыл даже вкус пива»...
— Это правда.
— Что же такое «сильно пил»? Помните ли свои ощущения и сколько могли осилить вообще?
— Я остановиться не мог — вот чего боюсь до сих пор. Завидую людям, которые сегодня вечером могут напиться, но наутро к спиртному вообще не притронутся, — у нас это, к сожалению, продолжалось... В 62-м году, повторяю, остановился, и многие спрашивают: «Как ты так можешь?». Я отвечаю: «Да просто ничего не пью».
— Это у вас сила воли такая?
— Ну, разумеется! Люди лечились, а потом в компании им говорили: «Выпей стакан пива» ( берет в руку пустой стакан ) — и этого хватало: все, конец! «Ну что такое шампанское? Оно же легкое», — уговаривают меня, но я всегда отказываюсь: сработает моментально.
— 49 лет без спиртного! — вы за это себя уважаете?
— Это единственное было спасение, хотя, знаете, как обидно сейчас? В магазинах — коньяки...
— ...и какие!..
— ...французские, Боже!..
— ...на любой вкус, а пили всякую ерунду...
— Господи, чего мы только не пили!
— Вы, насколько известно, заядлый автомобилист, а какие машины стояли у вас в гараже в течение жизни?
— Первым зеленый «москвич» был — «шедевр» машиностроения, три тысячи рублей стоил. Купил его, когда бросил пить, в 62-м том же, две тысячи одолжив у папы.
— Он их вам на радостях, думаю, дал...
— Папа был нескупой, деньги достал сразу, а через месяц я долг принес. Он: «Брать не буду!». Я: «Почему?». — «Ты где-то украл: заработать такие деньги сразу нельзя!». Ну, а я-то авторские получил...
Между прочим, машина в моей жизни сыграла большую роль: когда по вечерам куда-то тянуло, я был за рулем, и со временем пристрастие к алкоголю поменял на рыбалку — чтобы не крутиться возле ресторанов, заядлым стал рыбаком.
— Начали с зеленого «москвича», а продолжили небось «Волгой»?
— Была — красивая, вишневого цвета, потом еще одна, а после всех этих революций появились совсем другие машины.
— Сегодня у вас какая?
— «БМВ Х6».
— Хорошая!
— И сравнительно недорогая.
— Вы до сих пор тусовки не любите?
— Нет — поскольку не пью, делать мне там нечего.
— Настоящий творец, на мой взгляд, всегда одинок...
— ...к сожалению, да...
— ...а вы себя одиноким считаете?
— Немного.
— Семья, однако, у вас прекрасная — она ваше одиночество скрашивает?
— Чтобы не быть одинокими, люди с друзьями встречаются, увлекаются теннисом или хоккеем, а меня это не волнует, поэтому остаюсь часто один.
— Ваш коллега Эдуард Ханок целую теорию волны разработал, согласно которой у любого творческого человека наступает период пика, потом неминуем спад, но пик один, максимум — два, больше нет. Вы вот признались, что в последнее время не пишется вообще, и лучшие песни уже давно сочинили — почему так?
— Думаю, это суть любого творца: и в живописи бывают периоды...
— ...и в поэзии...
— ...и в музыке, а как объяснить это, даже не знаю. Я не сказал бы, что ничего не делаю: и для театра пишу, и играю — возможно, просто задержался на сцене. Людям, которые знают меня и уважают, ближе, конечно, тот период, советский, а я не отрицаю: так оно и есть. Ну, сыграю я сейчас мелодию из «Долгой дороги в дюнах» — и что? Мишель Легран вон мелодию из «Шербурских зонтиков» по три-четыре раза в концерте исполняет...
— ...и ничего страшного...
— Правильно ( улыбается ).
— Если бы здесь стоял рояль, я, конечно, попросил бы вас «Долгую дорогу в дюнах» сыграть, но поскольку вы, помимо всего прочего, потрясающим чувством юмора обладаете, попрошу рассказать анекдот...
— Есть один, которым с джазовыми музыкантами люблю делиться: где-то услышал, и он мне очень понравился. Джазовый музыкант пришел к врачу, и когда доктор вынес вердикт: «Жить вам осталось три месяца», спросил недоуменно: «На что?».